Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной,
Когда кругом пруда реки Неглинной, где
Теперь разводят сквер, лежал пустырь огромный,
И утки вольные жизнь тешили в воде;
Когда поблизости гремели балаганы
Бессвязной музыкой, и ряд больших картин
Пред ними – рисовал таинственные страны,
Покой гренландских льдов, Алжира знойный сплин;
Когда на улице звон двухэтажных конок
Был мелодичней, чем колёс жестокий треск,
И лампы в фонарях дивились, как спросонок,
На газовый рожок, как на небесный блеск;
Когда ещё был жив тот «город», где героев
Островский выбирал: мир скученных домов,
Промозглых, сумрачных, сырых, – какой-то Ноев
Ковчег, вмещающий все образы скотов.
Но изменилось всё! Ты стала, в буйстве злобы,
Всё сокрушать, спеша очиститься от скверн,
На месте флигельков восстали небоскрёбы,
И всюду запестрел бесстыдный стиль – модерн…
1909
Электрические светы
Мы – электрические светы
Над шумной уличной толпой;
Ей – наши рдяные приветы
И ей – наш отсвет голубой!
Качаясь на стеблях высоких,
Горя в преддверьях синема,
И искрясь из витрин глубоких,
Мы – дрожь, мы – блеск, мы – жизнь сама!
Что было красочным и пёстрым,
Меняя властным волшебством,
Мы делаем бесцветно-острым,
Живей и призрачней, чем днём.
И женщин, с ртом, как рана, алым,
И юношей, с тоской в зрачках,
Мы озаряем небывалым
Венцом, что обольщает в снах.
Даём соблазн любви продажной,
Случайным встречам – тайный смысл;
Угрюмый дом многоэтажный
Мы превращаем в символ числ.
Из быстрых уличных мельканий
Лишь мы поэзию творим,
И с нами – каждый на экране,
И, на экране кто, – мы с ним!
Залив сияньем современность,
Её впитали мы в себя,
Всю ложь, всю мишуру, всю бренность
Преобразили мы, любя, –
Мы – электрические светы
Над шумной уличной толпой,
Мы – современные поэты,
Векам зажжённые Судьбой!
1913
Синема моего окна
Мир шумящий, как далёк он,
Как мне чужд он! но сама
Жизнь проходит мимо окон,
Словно фильмы синема.
Проплывут, звеня, трамваи,
Прошумит, пыля, авто,
Люди, люди, словно стаи
Птиц, где каждая – никто!
Франт манерный за поддёвкой,
То картуз, то котелок,
И пред девичьей головкой
Стал замедленный полок.
Плечи, шляпки, взгляды, груди,
За стеклом немая речь…
Птичья стая, – люди, люди! –
Как мне сердце уберечь?
Я укрываюсь в одиночество.
Я ухожу в пределы книг,
Чтоб безысходные пророчества
Затмили проходящий миг.
Но – горе! – шумы современности
Врываются в святую тьму!
И нет тюрьмы – моей надменности,
Нет кельи – моему уму!
Сегодня, визитёр непрошеный,
Ломает запертую дверь…
Ах, убежать на луг некошеный
Дремать в норе, как дремлет зверь!
Напрасно! жизнь влачит последовательно,
Как змей, извилистые кольца,
И смотрят на меня выведывательно
Виденья дня, как богомольцы.
1914
Мировой кинематограф
В годину бед, когда народной вере
Рок слишком много ставит испытаний, –
В безмерном зале мировых преданий
Проходят призраки былых империй,
Как ряд картин на световом экране.
По Нилу мчится барка Сына Солнца;
До неба всходят башни Вавилона;
Перс возвещает землям волю с трона, –
Но дерзко рушат рати Македонца
Престол Царя Царей и Фараона.
Выходят римляне, сурово-строги.
Под стук мечей куётся их держава,
И кесарских орлов не меркнет слава.
Бегут в пустынях римские дороги,
Народы рабствуют в оковах права.
Пирует Рим, льёт вина, множит яства…
Вдруг варвары, как буря, злы и дики,
Спадают с гор, крушат всё в яром крике,
И, вновь пленён мечтой миродержавства,
Свой трон в руинах высит Карл Великий.
Потом, самумом пролетают в мире
Арабы, славя свой Коран; монголы
Несметным сонмом топчут высь и долы…
Над царством царства вырастают шире…
Сверкает Бонапарта меч тяжёлый…
Но, жив и волен, из глухих крушений
Выходит строй народов – грозно длинный:
Армяне, эллины, германцы, финны,
Славяне, персы, италийцы, – тени,
Восставшие, чтоб спеть свой гимн старинный!
О, сколько царств, сжимавших мир! Природа
Глядит с улыбкой на державства эти:
Нет, не цари – её родные дети!
Пусть гибнут троны, только б дух народа,
Как феникс, ожил на костре столетий!
1918
Брюсов В.Я. Сочинения. В 2 т. – М.: Худож. лит., 1987.