На Одёрской площади понурые одры,
Понурые лари и понурые крестьяне.
Вкруг Одёрской площади груды пестрой рвани:
Номера, лабазы и постоялые дворы.
Воняет кожей, рыбой и клеем,
Машина в трактире хрипло сипит.
Пыль кружит по улице и забивает рот,
Въедается в глаза, клеймит лицо и ворот.
Боровы с верёвками оживляют город
И, моргая веками, дрыхнут у ворот.
Заборы-заборы-заборы-заборы.
Мостки, пустыри и пыльный репей.
Коринфские колонны облупленной семьёй
Поддерживают кров «Мещанской Богадельни».
Средь нищенских домов упорно и бесцельно
Угрюмо-пьяный чуйка воюет со скамьёй.
Сквозь мутные стёкла мерцают божницы.
Два стражника мчатся куда-то в карьер.
Двадцать пять церквей пестрят со всех сторон:
Лиловые и жёлтые и белые в полоску.
Дева у окна скребёт перстом причёску.
В небе караван тоскующих ворон.
Воняет клеем, пылью и кожей.
Стемнело. День умер. Куда бы пойти?..
На горе бомондное гулянье в «Городке»:
Извилистые ухари в драконовых жилетах
И вспухшие от сна кожевницы в корсетах
Ползут кольцом вкруг «музыки», как стая мух в горшке.
Кларнет и гобой отстают от литавров.
«Как ночь-то лунаста!» – «Лобзаться-с вкусней!»
А внизу за гривенник волшебный новый яд –
Серьёзная толпа застыла пред экраном:
«Карнавал в Венеции». «Любовник под диваном».
Шелушат подсолнухи, вздыхают и кряхтят…
Мальчишки прильнули к щёлкам забора.
Два стражника мчатся куда-то в карьер.
1911