Баллада о золотоискателе
На дальний Алдан, снеговым декабрём,
Сибирский медведь – волосатый и нищий,
Золотоискатель измученно брёл,
Подбитый гвоздями, с ножом в голенище.
Он тёмною ночью пришёл на рудник.
– Какого ты роду, какого ты племени?
– Я ночью чужим отвечать не привык,
В такую ножом ударяют по темени!
– Но слушай: сюда, в снеговые края,
В края бездорожья, безлюдья и холода,
С полей Приднепровья – отец мой, да я
Пошли за весёлым, рассыпчатым золотом.
Днепровское солнце погасло вдали…
Мы шли по горам, снеговыми провалами,
Пешком и верхом, но меж горных долин
Бурливую реку с отцом проплывали мы.
Я понял реки неприязненный гул,
И выплыл на берег, захлёснутый водами,
Но бедный отец мой в реке утонул,
Затянутый бурными водоворотами.
Пожми же, бродяга, бродяжью ладонь,
Пожми и скорее домой поворачивай,
Пусть ноги тебе отогреет огонь,
А завтрашний день обернётся удачею.
Но в приисках желчный живёт сатана,
Он кознями дышит и чёрными думами,
Пришельцу не даст золотого зерна
И станет пришелец ходить, как зачумленный.
И скажет однажды бродяга ему,
Что где-то под МШИСТОЙ и мглистой расщелиной
Живёт человек, – и ему одному
Горящие недра в наследство наделены.
Вот – он под пещерою роет дыру,
Как сбитая юлка колотится сердце,
Он пальцами рвёт земляную кору
И еле дыша пролезает в отверстие.
И видит: у выхода спит человек,
Прикрытый пятнистою шкурой оленьею,
Ему не поднять затуманенных век,
Как чёрную гору, как тучу осеннюю…
Под шкурой оленьею золото спит.
Тяжёлое золото. Милое золото.
От спящего блеска тебя закружит
И руки сожмёт до убийства и холода.
Но в горле застрянет охотничий нож
И с криком откинется шкура оленья,
И сразу: от блеска бровей не сведёшь
И рта не закроешь от изумления.
Закатным огнём загорелась стена,
Горит потолок и светло, как на всенощной,
И только мертвец, как бродяга спьяна,
Лежит бородатый, кровавый и немощный.
И видит бродяга: мертвецки похож.
Отец? Это мой, подпирающий бороду!
Охотничий. Мой. Окровавленный. Нож.
Тяжёлое золото… Милое золото…
И сына глушит ослепительный блеск.
И падает сын окровавленной тушею,
И крабами ползают по земле
Страшные руки его, загребущие.
Под гром пианино синеет экран,
Идут облака, как проходят столетия,
А зрители ноют, как волки от ран:
– Какая бессмысленная трагедия.
– Какой бесполезный, пустой примитив, –
Твердили они и цепочками звякали,
А прежде – экраном глаза натрудив –
Платки вынимали, глядели и плакали…
1926
Рассказ о прыжке
Для съёмки картины воздвигнуты стены,
готов оператор, сценарий готов,
и даже в саду – репетирует сцены –
первый актёр – Корнелий Вито.
У фирмы «Excelsior» тыща заказов –
чтобы трюков побольше, погонь и прыжков,
Но видно давно режиссёрскому глазу:
Корнелий Вито наживает брюшко.
По кадру «140» выходит Корнелию
под видом преследуемого
взбежать
на верхний этаж, приглядеться к панели,
и с пятого
броситься
этажа!
Покуда полиция мечется дзыгой,
Он – на ноги
должен вскочить,
и опять…
Но главный актёр – не бросался,
не прыгал – ему – улыбаться да бровь подымать.
И фирма «Excelsior» пишет в газете,
что 300 долларов получит такой –
смельчак небывалый, что в пику «Комете»
с пятого сбросится вниз головой.
Оборванный Джон (без гроша за душою),
Голодная смерть на пороге, а тут –
триста долларов шуршат аа спиною,
зелёными птицами Джону поют.
И Джон направляется к зданию фирмы,
И Джон раздвигает суконные ширмы,
и в кожаном кресле сидит режиссёр.
Он смотрит в упор на бездомного Джона,
а после кивает ему благосклонно
И длинный подписывает договор.
А завтра, на утро снимают картину,
И Джону – цирульник сбривает щетину,
И загримировывает под Вито.
Вито настоящий бежит на панели,
За ним полицейские, злые шинели,
Вито настоящий бежит к этажам.
Подходит к окну, озираясь,
А там –
Вито –
(да не тот, но в одежде знакомой)
бросается с пятиэтажного дома.
Крути, оператор, крути аппарат,
но Джону уже не вернуться назад.
На чёрной земле, потемневшей и сонной,
Лежат, непохожие вовсе на Джона –
остаток руки и обрубок ноги
И краской разбрызганные мозги.
В кино „San-Francisco» берутся билеты,
И публика шалая, напролом –
врывается в зало, где стены опеты,
и тихо шуршит под туманным крылом.
Рояль ударяет то звонко, то гулко,
то синий, то серый туманит поток.
«Спасаясь погони, бежит переулком
переодетый Корнелий Вито».
Он в дом забегает. Открыты ворота.
Куда ему скрыться? –
На пятый,
наверх!
А сзади,
лягавая
гонит охота,
вертится
лестницей
человек.
Чердак. Но куда?
Оглянулся. Высоко,
Но к чёрту тревогу!
Скорей, не дрожа! Он смотрит наверх,
Изгибается сбоку, и с пятого падает этажа.
Полиция топчет по лестнице гулкой,
Вито – на земле. Подымается, и
Пиджак отряхает, бежит переулком…
И публика
глотки
взрывает
свои.
На празднике пышном и пили и ели,
и косточки кушаний были нежны,
а косточки Джона на кладбище тлели
и триста долларов ему не нужны.
1926
Комическая
Папаша и мамаша
Ждут в угаре:
– Где это Гарри?
Что это с Гарри?
Гарри с Кэт –
Пляшет фокстрот:
Раз –
пируэт,
раз –
поворот!
Папаша и мамаша:
– Гарри нет…
Гарри – Кэт
дарит букет.
Под бешеный такт –
налетает фрак.
Так-то, мол, и так…
(Гарри не дурак!)
Взгляд, – и пошёл,
Прыг – через стол.
Гарри через мебель
перепрыгивает.
Мамаша и папаша –
Гарри – за фалды:
– Чтоб не погиб ты,
чтоб не пропал ты!
Посылают Гарри,
– ну!…
В страшную
ковбойскую
страну.
Налетает на Гарри ковбой –
в бой!
Гарри ковбою в зуб –
хлюп!..
Гарри ковбою в лоб –
хлоп! !..
Шпоры лошади в круп
уупп!!!
За плечами пакет –
(Милая Кэт).
Гарри от боя
Взмок.
Шпоры – в бока!
Два седока –
(в глазах
голубое)
ЧМОК!
(Диафрагма)
КОНЕЦ.
1925
Журнал «Советский экран», 1925 (№ 33), 1926 ( №№ 11,24).