Люблю я световые балаганы
всё безнадёжнее и всё нежней.
Там сложные вскрываются обманы
простым подслушиваньем у дверей.
Там для распутства символ есть единый –
бокал вина, а добродетель – шьёт.
Между чертами матери и сына
острейший глаз там сходства не найдёт.
Там, на руках, в автомобиль огромный
не чуждый состраданья богатей
усердно вносит барышень бездомных,
в тигровый плед закутанных детей.
Там письма спешно пишутся средь ночи:
опасность… трепет… поперёк листа
рука бежит… И как разборчив почерк,
какая писарская чистота!
Вот спальня озарённая. Смотрите,
как эта шаль упала на ковёр.
Не виден ослепительный юпитер,
не слышен раздражённый режиссёр,
но ничего там жизнью не трепещет:
пытливый гость не может угадать
связь между вещью и владельцем вещи,
житейского особую печать.
О, да! Прекрасны гонки, водопады,
вращение зеркальной темноты.
Но вымысел? Гармонии услада?
Ума полёт? О, Муза, где же ты?
Утопит злого, доброго поженит,
и снова, через веси и века,
спешит роскошное воображенье
самоуверенного пошляка.
И вот – конец… Рояль незримый умер,
темно и незначительно пожив.
Очнулся мир, прохладою и шумом
растаявшую выдумку сменив:
И со своей подругою приказчик,
встречая ветра влажного напор,
держа ладонь над спичкою горящей,
насмешливый выносит приговор.
1928
Владимир Набоков. Стихотворения и поэмы / Из поэтического наследия XX века. – М.: Современник, 1991.