Молва скорее лжива, чем сурова,
непросто выйти из её сетей.
Ведь говорили: он снимал «Рублёва»
и «для искусства» сжёг живьём корову,
да не одну, с десяток лошадей…
А сами три десятилетья жили
как лошадь в шахте, где хрустят хребты, –
оглохшая, ослепшая от пыли,
от беспросветной долгой темноты.
Так тяжко, страшно в собственную совесть,
как в зеркало эпохи, заглянуть.
А может, бросить в топку эту повесть?
Что ни глава в ней, то сплошная жуть.
Как мало в нашем космосе озона,
звезда не говорит с другой звездой.
И наша нравственность – немая зона.
Мы не готовы жертвовать собой.
Он умер тяжело. От метастаза
всё захватившей опухоли жизни,
от лицемерья и её сарказма,
от ностальгии по живой Отчизне,
…Как небо в землю окрылённо сеет
не только дождь, но и верховный свет,
бушуют в мире «Страсти по Андрею»,
его евангелье, его завет.
Там ни одна страница не пустая.
И в каждый кадр я всматриваюсь жадно,
и я неотвратимо понимаю:
не красота спасает мир, а Правда.
1989
Альманах «День поэзии 1989». – М.: Сов. писатель, 1989. – С.190.